ВЕРА ИГНАТЬЕВНА МУХИНА

Вера Игнатьевна (1 июля 1889 — 6 октября 1953) почти не нуждается в представлении - это советский скульптор-монументалист. С 1947 года по 1953 год — член Президиума АХ СССР. Академик АХ СССР (1947). Народный художник СССР (1943). Лауреат пяти Сталинских премий (1941, 1943, 1946, 1951, 1952). Самыми знаменитыми ее работами считаются скульптура «Рабочий и колхозница», скульптура «Наука», установленная у здания МГУ и скульптуры «Хлеб» и «Плодородие» (другое название — «Урожай») около Водного стадиона. В Нижнем Новгороде это памятник Максиму Горькому на одноименной площади, в Волгограде — скульптура на крыше планетария — «Мир».

Вера Игнатьевна Мухина

Вера Игнатьевна стала для Надежды Петровны самым близким человеком на много лет, до конца жизни Ламановой. «Я с ней дружу больше, чем с кем-либо», — говорила Вера Игнатьевна. Часами могла беседовать с нею, сама — на стуле, Надежда Петровна в качалке, шутка ли — старше на двадцать восемь лет, а не ощущается разницы. Умная, легкая на подъем, а сколько вкуса, такта, обаяния!

Но как же и когда началась эта дружба и совместное творчество? Ответим.

На рубеже 1900-1910-х годов, когда левое искусство еще только зарождалось в недрах российской культуры, ведущее место в художественной жизни страны занимал «Союз русских художников». Главной темой художников «Союза» была Россия, ее история, природа, культура, быт. Поэтому не случайно творческий путь Веры Мухиной, которой исполнился 21 год, начался в 1910 году в мастерской одного из самых известных русских живописцев, члена «Союза» - Константина Федоровича Юона (1875—1958).

Существует мнение, что и Александра Экстер училась в той же студии, где и могла познакомиться с Мухиной. Однако документальных подтверждений этому нет. Более того, в 1910-1911 годах, когда Мухина училась в мастерской Юона, Экстер предпочитала уже французских «учителей» - она подолгу бывала в Париже, где имела мастерскую. В работах все более и более отчетливо проявлялось влияние кубизма. Со многими из кубистов – П. Пикассо, Ж. Браком, Ф. Леже и другими – она была дружна.

В эти годы пути Мухиной и Экстер часто пересекались, но знакомство их состоялось все-таки несколько позже. А в мастерской К.Ф. Юона Мухина обрела двух близких подруг, своих первых товарищей по искусству – Надежду Андреевну Прутковскую (по мужу - Удальцову) и Любовь Сергеевну Попову. Именно Попова и познакомит Мухину с Экстер. А Экстер познакомит Веру Игнатьевну с Надеждой Петровной.

Знакомство Мухиной и Экстер состоялось, наконец, в 1916 году во время работы над спектаклем «Фамира Кифаред» по пьесе русского поэта И. Анненского в Московском Камерном театре. О своем знакомстве с Экстер в театре Таирова Мухина вспоминает:

«Еще в шестнадцатом году мне пришлось познакомиться с Александрой Александровной Экстер, которая оказала большое влияние на мою жизнь. Как-то Любовь Сергеевна Попова сказала мне: «А вот Экстер в Камерном театре ставит «Фамиру Кифаред» Анненского. Там нужна лепка, не хочешь ли попробовать?» Я до этого никогда больших вещей не делала, говорю: «Не одолею». Все же пошла, познакомилась с Экстер, потом подружились. Надо было вылепить всю раму вокруг сцены <…>»

Работа В. Мухиной в Камерном театре не ограничилась «Фамирой Кифаред». До премьеры этого спектакля она сделала, как сама говорила, «для Асеньки» (так она называла А. Экстер) костюм Пьеретты, которую играла Алиса Георгиевна Коонен в пантомиме «Покрывало Пьеретты» в постановке своего супруга А.Я. Таирова и в оформлении А. Арапова.

«Пребывание в театре обогатило меня. Я знаю, что — театрально и что — нетеатрально. Хотелось самой попробовать этой работы. Я нарисовала костюмы к пьесе «Ужин шуток» Сема Бенелли».

Итак, знакомство Веры Игнатьевны и Александры Александровны состоялось, а как Вера Игнатьевна познакомилась с Надеждой Петровной?

Все началось с того, что Экстер предложила показать пояса и шляпы, которые она и Мухина мастерили из рогожи, руководителю «Мастерских современного костюма», Надежде Петровне Ламановой. Имя Ламановой, художницы-модельера, было не только широко известно — прославлено. Показать ей рогожу? Но Надежду Петровну невозможно было отпугнуть бедностью материала, она пришла в восторг от художественной выдумки. С этого дня они и стали сотрудничать.

Вера Игнатьевна так вспоминает о периоде знакомства с Надеждой Петровной:

Дом М.Н. Ермоловой на Тверском бульваре

«Когда я через А. Экстер познакомилась с Ламановой, она нанимала Дом Ермоловой на Тверском бульваре у дочери Ермоловой – Зелениной <…> В доме Ермоловой была терраса – нечто вроде зимнего сада – стеклянный фонарь. Я наняла эту мастерскую. Алексей Андреевич (муж Мухиной. – М.К.) выкопал где-то чугунную печку и поставил буржуйку – это период первой сельхозвыставки. В 1923 году Александра Александровна получила приглашение Тугендхольда участвовать в оформлении сельхозвыставки – сделать павильон «Известий». Пошла и я с ней. Там были очень интересные конструкции из палочек. К Александре Александровне обратился архитектор Щуко, строивший эстрадный павильон, и поручил ей колеровку. Я помогала».

Известно, что Александра Экстер приехала жить в Москву в конце 1920 года, до этого она проживала в Одессе и навещала Москву лишь периодически. Далее Вера Игнатьевна упоминает уже другую мастерскую на Большой Садовой, 4:

Особняк Шехтеля на Большой Садовой, 4.
1910 год.

«Не помню точно, когда получила новую мастерскую. Скульптор В. Попова (сестра Л. Поповой. – М.К.) эмигрировала за границу и оставила мне и Экстер прекрасную мастерскую, выстроенную ей ее дядей архитектором Шехтелем <…> В этой мастерской мы с Александрой Александровной старались заработать. Придумали делать пояса и шляпы из рогожи. Красили, отделывали эти пояса горохом – зеленые, красные, получались удивительные вещи. Экстер была знакома с Ламановой. Ламанова – невероятный новатор. Она восхитилась нашими шляпами и стала давать нам заказы <…>».

Впрочем, более подробно об этом рассказывает двоюродная сестра Любови Поповой, Вера Александровна Попова:

« <…> Возвращаюсь к полученному от Судьбинина письму. Он сообщал, что моя мастерская в Париже, оставленная мною в годы мировой войны, сохранилась вполне, но может быть сдана другому художнику за неуплату… Я в то время жила во флигеле во дворе дома Ф. Шехтеля на Садово-Кудринской… Заработки были непостоянные. Три художницы — Вера Мухина, Александра Экстер и я — объединились и основали артель МЭП (По первым буквам фамилий — Мухина, Экстер, Попова). Мы делали разнообразные шляпы, сумки, пояса и другие декоративные вещи из крашеной рогожки и мочала. Рогожки нам присылал мой двоюродный брат инженер. Он жил с матерью где-то около Василесурска, на Волге, в хорошем доме с прислугой, экипажем, что еще было возможно в таких медвежьих углах, куда не дотянулись большевистские цепкие руки. Там делали рогожи… Мы окрашивали их во всевозможные цвета и славились этими вещами. Мы работали главным образом на первую портниху в Москве, знаменитую Надежду Петровну Ламанову, которая до революции одевала императрицу и всю царскую семью. При большевиках Ламанова шила на комиссарш. Трудились с утра и до ночи, рисовали эскизы. По ним делалась вышивка из мочала на цветной рогоже. Было трудно, даже физически тяжело ворочать в ледяной ванне окрашенные рогожи, потом сушить, кроить. Но <мы> были молоды и все терпели в голодной, нетопленной Москве. Бывало, вечером бежишь с очередного собрания московских скульпторов (я была там с Мухиной членом правления), бежишь, улицы не освещены. Темные, точно чернильница. Слушаешь, идет ли кто навстречу, и стучишь ногами. Сама боишься, и встречный громче шагает от страха. В это смутное время на улицах нападали и на морозе шубы снимали. Но Бог хранил... Получив письмо из Парижа, я решила ехать туда, где оставались мои работы и была надежда на нормальную жизнь. После долгих хлопот я оказалась в эмиграции. <...>»

О том, в каком году были описанные события, можно понять, узнав, когда пришло письмо Вере Александровне:

« <…> Примерно в 21-м году, не знаю как, дошло ко мне в Москву письмо, месяцев шесть плутало. Оно было от скульптора и знаменитого керамиста Серафима Николаевича Судьбинина‚ старого приятеля, жившего в Париже в том доме, где была и по сей день находится моя мастерская. <…>»

Эмигрировала Вера Александровна в 1922 году. Художница утратила все связи с прежним семейным и дружеским кругом. Так называемую «Поповскую хронику» Вера Александровна писала в 1960-е годы в той же студии, которую она сняла в свой первый приезд в Париж.

Монументальному искусству Мухина отдавала львиную долю сил, времени, нервов. И одновременно с увлечением занималась искусством прикладным, модельерным. Активное сотрудничество Ламановой, Экстер и Мухиной началось в 1923 году, когда при тресте «Москвошвей» было открыто «Ателье мод» - теоретический и практический центр разработок моделей бытовой одежды. Здесь же родился первый и единственный знаменитый номер журнала «Ателье». Почетное место в нем занимали модели Ламановой, Экстер и Мухиной.

В 1923 году Экстер и Мухина приняли участие в работе по созданию парадной формы Красной Армии в «Ателье мод».

Вера Игнатьевна принимала участие при создании костюмов и в секции Государственной Академии Художественных Наук. А с 1933 года, со дня основания Московского Дома моделей одежды, Мухина стала членом его художественного совета. Модели спроектированных ею костюмов публиковались на страницах «Красной нивы».

«…Искусство должно войти в обиход практических вопросов и в различные отрасли нашей возрождаемой промышленности… Изящество внешности современного быта должно быть выявлено совместными усилиями, как художников-мастеров, так и руководителей современной промышленности. Искания художников и практические достижения последних должны дать ту форму красивого внешнего быта, которая соответствовала бы переживаемому времени», — декларировало «Ателье». Эти идеи были очень близки Вере Игнатьевне, считавшей, что «в окружающем человека мире все должно быть прекрасно, и поэтому для художника не существует и не может существовать мелочей».

Модели из журнала Vogue
Март 1929 г.

Нелегкое дело — Ламановой и Мухиной приходится противостоять парижским веяниям, оттуда приходит мода на «птичий силуэт»: удлиненный сзади, зубчатый, подобный птичьему хвосту подол, узкую остроконечную обувь. В Париже платья шьются из шелка, парчи, атласа, отделываются мехом. В России такое могли позволить себе лишь очень немногие; полосатые спортивные майки, прямые хлопчатобумажные юбки, совсем короткие или, напротив, спускающиеся почти до полу, — вот в чем ходило большинство московских женщин.

В руках Ламановой и Мухиной были лишь дешевые, грубые материалы: суровое полотно, бязь, бумазея, солдатское сукно. Они создавали из них удобные и практичные модели, украшали их нарядными оторочками, вышивками. Художницы понимали тайну красоты русской народной одежды, стремились, как объявляло «Ателье», к сочетанию существующего направления европейской моды с национальными особенностями русского искусства. Орнаментировали платья аппликацией, тамбурным и гладевым шитьем, вводили в декор кайму крестьянских салфеток и полотенец. Вера Игнатьевна стилизовала «петушиный узор» — веселую народную вышивку. Образцы платьев, расшитых золотыми и серебряными петухами, передали «Кустэкспорту». И сразу же из Нидерландов пришел заказ на две тысячи таких моделей.

Вместе с Ламановой и Мухиной работали Давыдова, Прибыльская, Экстер. Давыдова и Прибыльская, обе с Украины, вышивали платья и блузы крестом — ярко, разноцветно. Экстер занималась изучением и интерпретацией исторического костюма — одежда народов разных стран и эпох стала для нее неисчерпаемым источником находок. В одном из платьев она использовала мотивы египетского искусства, в другом — цвета и ритмы итальянского Возрождения.

Актер Ю.А. Завадский в роли Гора, хранителя энергии Марса. Костюм создан при участии В. Мухиной

В 1923 году Яков Протазанов приступил к съемкам «Аэлиты» по роману А. Толстого. Оформление самой сложной – «фантастической» части фильма, действие которой разворачивается на Марсе, было поручено художникам-новаторам: декорации – И. Рабиновичу, соратнику и последователю Экстер (его декорации к этому фильму так и не были осуществлены из-за недостатка средств), а костюмы – А. Экстер и Н. Ламановой (причем Ламанова была в большей степени исполнителем). Замечательные конструктивистские костюмы марсиан А. Экстер хорошо известны всем (фильм стал для мирового кинематографа своего рода школой жанра фантастики), но вряд ли кому-либо известно, что автор одного из этих костюмов-конструкций – костюма Гора для Ю. Завадского – не А. Экстер, а В. Мухина, которую Александра Александровна также привлекла к этой работе, как и ко многим другим работам этого периода.

В 1924 году Экстер и Мухина приняли активное участие в оформлении и создании экспозиции советского павильона на XIV Международной выставке искусств в Венеции. Специально для этой выставки, например, ими были выполнены плакаты. Поехать на выставку было суждено только одной Экстер – у Веры Игнатьевны тяжело болел сын: когда ему было четыре года, он упал с железнодорожной насыпи и расшибся, травма вызвала туберкулезное воспаление, Мухина буквально не отходила от приговоренного к смерти консилиумом врачей мальчика.

Крайне тяжело перенесла и трагическую смерть близкого ей человека – Любови Сергеевны Поповой (она умерла от скарлатины, заразившись от сына, через два дня после его смерти). С этим событием совпал и отъезд Экстер. После венецианской выставки А. Экстер переехала в Париж для участия в работе над созданием экспозиции советского павильона Международной выставки художественно-декоративных искусств (1925), где и осталась жить.

В.И. Мухина с сыном. 1924 год.

В 1925 году Ламанова и Мухина издают альбом «Искусство в быту», помещая в нем практичные и красивые модели костюмов, адресующиеся не к профессиональным, но к домашним портнихам. Им хочется, чтобы каждая женщина, руководствуясь их выкройками, могла сшить себе платье, чтобы каждая поняла, что такое красота формы, материала, цвета. В этом же году художниц приглашают принять участие во Всемирной выставке в Париже. Там Мухина представит сочиненные ею вышивки: декоративные, созданные по народным мотивам, и контрастирующие с ними, построенные на сложной геометрической основе орнаменты.

Подготовка к парижской выставке в 1925 году отняла много сил, потребовала много нервов. Платьям из простых домотканых материалов — льна, холста, сурового полотна — предстояло конкурировать с парчовыми и шелковыми. Особенно трудно было подобрать к этим платьям фурнитуру: сумки делали из шнуров, соломы, вышитого холста; бусы — из дерева, из хлебного мякиша; пуговицы вытачивали из дерева, раскрашивали и лакировали.

И тем не менее именно эти домотканые платья стали «гвоздем» выставки – Мосэкуст получил за них «Гран При», а Надежда Петровна получила почетный диплом.

Успех, успех! Но для Веры Игнатьевны в нем была и доля горечи: на выставке выступали она, Ламанова, Прибыльская и племянница Ламановой — Макарова. Экстер, так долго работавшая вместе с ними, не разделяла их торжества. В 1924 году она уехала во Францию. «Ей было бы у нас трудно, — скажет Мухина. — В корне декоративист, а не психологический художник. Человек и природа для таких художников только предлог для красочной гаммы. Ее идеалы — Сезанн, Ван Гог, футуристы, Брак, Леже, — словом, человек совсем иной культуры». Они виделись еще трижды – во время приездов Мухиной в Париж в 1928, 1937 и 1945 годах.

Сергей Андреевич Котляревский. Скульптурный портрет В.И. Мухиной. 1929 год.

Н. Ламанова на долгие годы (в особенности после отъезда А. Экстер и смерти Л. Поповой) становится самым близким человеком для Мухиной, несмотря на разницу в возрасте.

Часто бывавший в гостях у Каютовых Георгий Адольфович Леман в воспоминаниях об общем их друге Сергее Андреевиче Котляревском (1873—1939) упомянул, что часто видел в доме и Веру Игнатьевну:

Я возвращаюсь к Котляревскому. Наружность его была вполне удивительна и бросалась в глаза в любом обществе. Если бы меня спросили, в чем именно была эта особенность, я бы без малейшего колебания должен был ответить — в уродстве. В самом деле, он был на редкость некрасив. Но, как известно, уродство не мешает значительности и эта значительность была вполне выражена в лице Сергея Андреевича. Мне казалось, в нем было некоторое сходство с известным «цукконе» — пророком Давидом — знаменитого Донателло, высоко на колокольне флорентийской кампанеллы. Поразителен охват этим художником человеческого лика, можно сказать, что он охватил, так сказать, весь диапазон человеческого облика. Стоит только вспомнить созданные им такие «полярности», как изумительная грация, красота, женственность его Благовещения, помнится, в Санта Кроче — прекрасная копия у нас в Музее — а, с другой стороны, почти истерический ужас на лицах оплакивающих Христа и уже упомянутых Цукконе, Поджио Браччиолини и ряд других. Котляревский, мне кажется, как нельзя лучше поместился бы в эту «галерею» со своей удивительной наружностью. Иногда думалось, не разумнее было бы Сергею Андреевичу родиться в каком-нибудь флорентийском кватроченто, нежели в 70-х годах прошлого столетия в нашей мятежной и тогда уже мятущейся России. Наружность его, повторяю, не могла не обращать на себя внимание. И это внимание приходило к нему, если так можно выразиться, с двух сторон. Так, рассказывали, что заметная в тогдашнем московском обществе Любовь Ивановна Рыбакова, сестра писателя Георгия Ивановича Чулкова, на пари обещала Котляревского публично поцеловать, конечно, отнюдь не по влюбленности, к которой была склонна. И осуществила свое намерение на каком-то концерте в Благородном собрании — ныне Колонном зале. И передавали, будто Сергей Андреевич ей на это сказал: «Вы очень много о себе думаете». Но, с другой стороны, им заинтересовывались и художники. Так, его зарисовал Андреев, включив в свою замечательную галерею лиц, заметных на московском горизонте. Скульптурила его и Вера Игнатьевна Мухина, эта прелестная и талантливая женщина. Я много раз встречал ее у Каютовых, и она при мне обратилась к Сергею Андреевичу с просьбой попозировать ей».

Надежда Петровна создавала наряды и для Веры Игнатьевны. Подтверждением тому служат и фотографии Веры Игнатьевны в платье от Ламановой и подробно описанный в воспоминаниях художницы Татьяны Александровны Лебедевой образ Мухиной, созданный Надеждой Петровной.

Одно платье Веры Мухиной, созданное для нее Надеждой Ламановой хранится в фондах Государственного Исторического Музея.

Хотелось бы дополнить воспоминания Татьяны Александровны Лебедевой фотографиями Веры Игнатьевны в платьях от Ламановой. Несколько фотографий нашлось в архиве РГАЛИ, на одной из них отчетливо видно пенсне, упомянутое в воспоминаниях.

Однако подчеркнем, что утверждать со 100% уверенностью, что это платья от Ламановой, мы не можем.

Заслуживает отдельного рассказа супруг Веры Игнатьевны, Алексей Андреевич Замков, который, работая в Институте экспериментальной биологии над проблемами омоложения и борьбы со старостью, изобрел препарат, повышающий жизненный тонус. Провел серию опытов на животных, пробовал на себе. Потом рискнул сделать инъекцию безнадежно больной, уже много месяцев не поднимавшейся с постели старухе. Один укол, второй, третий, результат оказался благоприятным.

В.И. Мухина и А.А. Замков 1938 г.

Сперва Замков употреблял препарат только для повышения общего самочувствия, стимуляции бодрости. Препарат Замков назвал гравиданом – от латинского graviditas – «беременность». Постепенно стал пользоваться им и при других болезнях; ему казалось, что во многих случаях препарат дает положительные результаты. Панацея? В медицинских кругах пошли разговоры о знахарстве. «Вопросы применения гравидана проще, чем это кажется, — возражал Замков. — Всякое заболевание есть в сущности нарушение гормонального течения жизненных процессов организма… Богатство гравидана гормонами и другими активно-лечебными веществами обеспечивает ему мощное регулирующее действие на нервную систему и железы внутренней секреции. Отсюда восстановление нарушенного равновесия в течении жизненных процессов, то есть улучшение или выздоровление».

Ему не верили. В институте началось брожение, которое Вера Игнатьевна объясняла «людской завистью». В результате в центральной газете появился фельетон, в котором Замков был назван шарлатаном. «Статья появилась девятого марта,. — рассказывала Мухина, — в день рождения Алексея Андреевича, и ударила его обухом по голове».

В течение считанных недель Алексей Андреевич «превратился в комок нервов». Да и у Веры Игнатьевны с нервами было немногим лучше.

До конца дней Вера Мухина с ужасом вспоминала то время:

«О том не могу говорить без волнения... Открытие Алексея Андреевича стало сенсацией. Успех у всех рождает зависть, вокруг началось брожение: вы – за Замкова, или против? Многие испугались, подписали статью в «Известиях», где Замков был назван шарлатаном. Алексей Андреевича обвиняли во всех грехах, и даже в краже институтской мочи. Он не выдержал и решил бежать. Превратился в комок нервов. Я не могла оставить его в таком состоянии и решила ехать с ним. Мы взяли паспорта и поехали будто бы на юг – хотели перебраться через персидскую границу. В Харькове нас арестовали и повезли обратно в Москву. Привезли в ГПУ. Допросили первую меня. Я поняла, что Алексея Андреевича подозревают в том, что он хотел продать за границу секреты своего изобретения…. Не подтвердилось, все было напечатано. Меня отпустили. У меня начались страдания жены, у которой арестован муж. Это продолжалось три месяца. Наконец, ко мне домой пришел следователь и сообщил, что мы высылаемся на три года с конфискацией имущества. Я заплакала».

Местом ссылки назначили Воронеж, любимый дом Мухиной на Пречистенке был навсегда потерян. Всеволода оставили у Собиновых под присмотром Анастасии Степановны — в Воронеж будут лететь смешные и трогательные детские письма: «Не дают шоколаду». Алексей Андреевич и Вера Игнатьевна живут в Воронеже вдвоем, и все делают сами: она ходит на рынок, стирает белье, моет полы; он — готовит обед и моет посуду.

Замков не сдавался. Работая в поликлинике, обслуживающей рабочих вагоно- и паровозоремонтного завода, продолжал лечить больных своим лекарством. Один, другой, третий, четвертый встали на ноги. И опять у дверей его кабинета стали выстраиваться очереди.

«Я вошел в контакт с руководством и партийной организацией завода, — рассказывал он сам. — Я сказал: у вас много уставших, состарившихся. Я берусь их подремонтировать. Я буду чинить вас, а вы — паровозы. Присылайте ко мне с записками. Я занялся особенно с теми, кто готов был встать на инвалидность. Множество людей вернулось на производство».

Но, не секрет: во все времена нужные связи с сильными мира сего частенько позволяют исправить то, что нельзя сделать законным путем. А на прием к доктору Замкову хаживали пациенты из самых высших эшелонов руководства советского государства. Среди тех, кто лечился у Замкова, желая повысить мужскую силу, почувствовать себя молодыми, были начальник сталинской охраны Карл Паукер, руководитель разведки Ян Берзин, по кличке «Старик», Максим Горький, Семен Буденный, нарком Григорий Орджоникидзе, Вячеслав Молотов. Высокопоставленные пациенты не забыли о своем лечащем враче.

Почтовая марка 1957 года

Через два года, 21 августа 1932 года Замков был не только досрочно освобожден из административной ссылки, но и назначен руководителем лаборатории урогравиданотерапии. Взамен конфискованной квартиры, Замковым выделили новое жилище с мастерской-студией у Красных Ворот. В подмосковном Хотьково был организован специализированный совхоз «Гравидан», где находились подопытные животные и налаживалось производство препарата в масштабах страны. Лаборатория в комплексе с совхозом получили статус Государственного института урогравиданотерапии, директором которого стал А.А. Замков. Неподалеку от института мужа располагалась просторная мастерская жены, в которой Вера Мухина трудилась над монументом «Рабочий и колхозница».

Вера Игнатьевна вложила много труда, времени и сил в создание самого знаменитого своего монумента. Однако, делала она эту работу с исключительной самоотверженностью. Со слов ее сына, Всеволода Замкова, у Веры Игнатьевны никогда не было противостояния прекрасным идеям, которые были заложены в идеологию коммунизма. Она была воплощением динамики и движения вперед в те времена, в годы первых пятилеток.

Это была сумасшедшая эпопея, все устали до такой степени, что однажды Вера Игнатьевна проснулась, стоящей на шарфе, без ограждения, на морозе, 15 метров над землей. Она ходила, осматривала и уснула на ходу. Такой был темп работы. В марте статую отвезли в Париж, и к 1 мая она уже была на месте.

Вера Игнатьевна попросила разрешения у Молотова взять на выставку в Париж сына, потому что боялась ехать одна. С ней также была ее помощница, Зинаида Григорьевна.

Все мы теперь знаем, что работа Веры Игнатьевны была вознаграждена по достоинству – Мухина получила за нее Сталинскую премию первой степени.

При демонтаже памятника в Париже и его перевозке в Москву значительная часть элементов каркаса и оболочки получила повреждения (левая рука Колхозницы, правая рука Рабочего, элементы конструкции шарфа и другие), а при сборке композиции в январе-августе 1939 года повреждённые элементы были заменены с отступлением от первоначального проекта.

В октябре 1941 года Мухину и Замкова эвакуировали на Урал, в поселок под Каменск-Уральским. Она долго не хотела эвакуироваться, но, наконец, поддалась на настояния Комитета по делам искусств. Вместе с начальником строительства Дворца Советов А.Н. Прокофьевым выехала на Урал, в Свердловскую область. Главное — сознание чудовищной ошибки: нельзя, не надо было уезжать из Москвы.

«Я себе места не нахожу, волнуюсь страшно, что сижу в этой проклятой дыре, а жизнь идет, кипит, и я ничего этого не знаю», — это она пишет Ивановой и Зеленской. Это же повторяет в письме к скульптору Оленину:

«Не могу я сейчас сидеть мирно и наслаждаться спокойствием. Художник не имеет права сейчас мирно и тускло жить, это его гибель. И от этого я сейчас страшно страдаю. То, чего я так боялась, когда уезжала, то и случилось: я сыта, тепло, но жизни со своей страной нет, это страшно мучительно». И еще: «Не упустить сейчас рабочий момент страшно важно и для искусства. Сколько правды увидят писатели на фронте, а мы все будем только выдумывать и делать мертвые скульптуры».

По воспоминаниям сына Веры Игнатьевны, за несколько дней до отъезда Мухиных из Москвы, Надежда Петровна провела у них время. Говорила, что ей осталось жить два дня, объясняя это тем, что всю жизнь душилась французскими духами «Cuir Russie» и вот их осталось две капли (Примечание: (В воспоминаниях актрисы Киры Головко это были духи Коти [Coty]). Через два дня, придя в Камергерский переулок (она работала в Художественном театре) и увидев на воротах замок, она поняла, что театр «бросил» ее, во всяком случае – никто не догадался предупредить об отъезде одного из старейших своих работников. Это настолько ее потрясло, что, не найдя в себе сил вернуться домой, Ламанова умерла недалеко от театра, прямо на улице. (Воспоминания В.А. Замкова).

О смерти Надежды Петровны Вере Игнатьевне сообщает Мария Петровна Терейковская, сначала в телеграмме, а следом пишет подробное письмо, в котором упоминает гравидан:

«Я просила скорее гравидан впрыснуть (был со мной), но мне доктор сказал, что всё будет сделано, что надо».

И вот уже летит в столицу просьба разрешить обратный въезд в Москву: «Ни один художник не имеет права быть в стороне от совершающихся событий. Это — творческая гибель». Вера Игнатьевна пишет о своем желании посетить освобожденные от оккупантов города и села, своими глазами увидеть следы зверств, познакомиться с героями сражений.

В Москве ее ждало известие еще об одной потере: умер Борис Николаевич Терновец. Хоронили его во время бомбежки. Вера Игнатьевна тяжело переживает потери. Своим подругам, Ивановой и Зеленской, уехавшим в Самарканд, она пишет:

Сергей Андреевич Замков. 1934 год. Скульптурный портрет В.И. Мухиной

«Милые мои девочки! С Новым годом! Пожелаем друг другу, чтобы он был легче старого, для меня он был тяжел. 20-го октября убит наш милый Сережа Замков, где то недалеко от Москвы. Убит в бою, как пишет его жена Наташа. Как мне бывает больно, когда гибнет что-то красивое, а он был красив и душою и телом… 15-го октября, через три дня после нашего отъезда, умерла на улице от разрыва сердца моя дорогая Надежда Петровна Ламанова. Я все время чувствовала себя страшно виноватой, если бы вы знали, как тяжело она переживала наш отъезд! Я не могу простить себе, что я уехала. Ее последние слова мне были: „За пять последних лет вы были самым светлым, что у меня было“. Потом она повернулась и без единой слезы, как автомат, сошла у нас с лестницы и исчезла из моей жизни навсегда. Умерла она по дороге из театра. Когда узнала, что МХАТ уехал, бросив ее и даже не предупредив…».

Сама Москва пострадала мало — разрушены были пригороды. Но Мухиной повезло, ее дача была цела. Нашлась даже собака Гай, старый, неизменный друг. «Поцелуй пса от меня. Я тебе это серьезно говорю», — писал Вере Игнатьевне Всеволод.

Но возвращение Мухиной в Москву еще не решало проблемы. Уехали вчетвером: она, Алексей Андреевич, Всеволод и Анастасия Степановна Соболевская. Вернулась она одна. Семья была разобщена.

Хлопоты, заявления, телефонные звонки — сколько их было! «Не говоря уже о создавшихся личных неудобствах, считаю, что с моим стажем и знаниями военного хирурга я могу принести больше пользы в московских госпиталях. Прошу вас использовать меня как врача-хирурга в Москве, по месту моего постоянного жительства», — настойчиво, многократно писал Замков, и ему так же многократно и упорно отвечали: «В ближайшее время нет возможности помочь вам в разрешении въезда».

«Состояние папы отвратительное, и моральное и физическое, хуже, чем было в 1938 году после закрытия института, — писал матери Всеволод. — Полное неверие в собственные силы, и никого нет, кто их мог бы в него вдохнуть. Не спит по ночам, страшно слаб и бледен… слаб так, что я за него боюсь».

Сам Алексей Андреевич пишет жене сдержанно, ни на что не жалуется, напротив, старается успокоить: «Чувствую себя удовлетворительно, даже хорошо». И только однажды в приписке мелькает полупризнание: «Думы заедают!»

«Милая Веруша, мое пребывание здесь равносильно гибели. Я превратился в старика, которого едва держат ноги. Я не верю, что мне опять удастся возродить дело с гравиданом. Столько борьбы, сколько пакостей и гадостей вокруг этого дела меня окончательно сломили и парализовали мою волю и сковали моё желание к жизни. Ты прости, моя милая.

…Я закрываю глаза, и ты выплываешь передо мной. И по моему телу, по всему моему существу разливается какая-то дрожь. Меня так тянут эти осенние леса, освещенные золотым заходящим солнцем. Так захотелось побродить с тобой вдвоём, прижать тебя к груди. Грустно, что нам дано так мало времени…»

Наконец он получает разрешение вернуться в Москву. За ним — Соболевская. Дольше всех остается в Каменске-Уральском Всеволод; ему приходится заботиться о багаже — огромных ящиках с архивом Института урогравиданотерапии, которые Алексей Андреевич увез с собой.

Бумаги оформлены, а он пропускает состав за составом: с большим грузом не берут. Вернуться же в Москву без архива он и думать не смеет. Алексей Андреевич, тяжко болея, отсчитывая в дневнике дни, которые ему остается прожить, зная, что ему уже не увидеть сына, непреклонен: ящики нужно вернуть в Москву (Вера Игнатьевна потом сожгла эти трагические, чудовищные по своей прямоте и обнаженности записи). Архив был спасен. Алексея Андреевича Всеволод в живых не застал.

За несколько месяцев, писала Мухина Ивановой и Зеленской, Замков «превратился в старика, худой, слабый, впору палку брать. Приехал он в страшном виде — приехал умирать в родную Москву, как он сказал. Но в последнее время поправился, посвежел и повеселел… Встретили его довольно хорошо в Москве, это его ободрило, но сил уже не было».

Друг дома Н. А. Цыганов, референт Кирова, а затем директор Русского музея (Вера Игнатьевна вылепит в 1943 году его бюст), рассказывал впоследствии Всеволоду Алексеевичу, что за день до смерти Алексея Андреевича встретил его, бледного до зелени, неуверенно идущего тяжелыми, медленными шагами. «На вас лица нет». — «У меня предынфарктное состояние». — «Так куда же вы идете?» — «В поликлинику. Меня ждут. Я еще успею помочь двум больным, спасти их».

На следующее утро, проснувшись, Вера Игнатьевна испугалась его хриплого дыхания. — «Что с тобой?» — «У меня инфаркт». — «Почему же ты меня не разбудил?» — «Тебе придется еще много возиться со мной. Я хотел, чтобы ты выспалась».

«Все время был в сознании, — рассказывала она потом. — Волновался: как мы будем без него жить, и с тоской говорил: „Я Волика больше не увижу“».

Вызвали врача. Приехала молодая женщина, послушала, велела лежать и предостерегла… против препарата Замкова. Это оказалось последней каплей. Алексей Андреевич побагровел, вскочил с постели, крикнул: «Вон!» — и упал мертвый.

А телефон звонил не переставая, и стоило Вере Игнатьевне снять трубку, как слышались поздравления: в этот день ей присвоили звание заслуженного деятеля искусств. «Как тяжело мне! — писала она друзьям. — Не могу представить, что никогда уже его не увижу. Страшное слово „никогда“».

И на кладбище потребовала место для двойной могилы: «Я тоже буду лежать здесь!». На его могиле установлен памятник работы Веры Мухиной, с надписью: «Я сделал для людей все, что мог».

На сегодняшний день секрет гравидана утрачен. Восстановить его рецепт по сохранившимся записям не удалось… Есть предположение, что именно Алексей Андреевич Замков послужил Булгакову одним из прототипов профессора Преображенского в повести «Собачье сердце».

Тоска не проходила и, кажется, даже не уменьшалась. «Милые мои Нина и Зина, мои ласковые девочки! – пишет она в апреле 1943 года в Самарканд. – Перечитала сегодня ваши письма, спасибо вам за доброту, за любовь. Мне вас недостает. Алеши нет, и Надежды Петровны нет, и Сережи нет. И так иногда грустно, что и рассказать невозможно».

Обратимся вновь к воспоминаниям Татьяны Александровны Лебедевой:

«Весной 1946 года работа привела меня в особняк у Красных ворот. По поручению редакции Американского отдела Советского информбюро я после долгих и утомительных переговоров по телефону в компании с фоторепортером Володей Мусиновым отправилась в особняк у Красных ворот. Особняк был типичный «купецкий», средней руки, начала века, в стиле «московской готики» (в шестидесятых годах его снесли по реконструкции).

Большое помещение, вероятно, когда-то парадный зал, распадалось на две равные части: несколько ступенек вниз направо – мастерская, темная, неуютная, напоминающая погреб; налево – большая комната, забитая мебелью карельской березы дворцового качества. В шкафах дорогие увражи, на столе я сразу приметила альбом офортов Пиранези, фарфор, стекло отменного вкуса – ничего не скажешь. Посередине, между, что ли гостиной и мастерской, большой обеденный стол и похожий на церковный орган громадный буфет.

Нельзя сказать, что хозяйка была очень любезна, нет – ровно столько, сколько требовало соблюдение минимальной вежливости. Снисходительный кивок, просьба хорошенько вытереть ноги, - пальто снять не предложили, видимо, чтобы не задерживались. Я давно не встречалась с Верой Игнатьевной, она мало изменилась и не выглядела старше своего возраста, хотя за это время было немало утрат, - умер Алексей Андреевич, погиб в первые дни ополчения его младший брат Сергей, Сережа, позировавший Вере Игнатьевне для группы «Рабочий и колхозница». Но работа ее высоко оценена, три Государственные премии, а в те годы звание лауреата еще было редкостью. Задумано много работ, к примеру, памятник Горькому.

Но ведь человек никогда не знает, когда придет его день. Всего восемь лет осталось прожить этой, полной сил и еще не растраченной энергии, женщине, и она проживет их не впустую, еще две Государственные премии, а главное – построен дом! Дом с просторной, светлой мастерской – не мастерская, выставочный зал. Дом в центре арбатских переулков, совсем недалеко от музея-мастерской Голубкиной (Примечание: ул. Щукина, 12), быть может, это она и имела ввиду на будущее – неплохо: [рядом Музей Мухиной]. Однако прошло уже с четверть века, а эта сокровенная мечта Веры Игнатьевны пока не осуществилась. Мухина, конечно, не забыта, выходят монографии, ее имя поминают в юбилейные даты.

В тот день телефон будто назло взахлеб тявкал каждую минуту, не давая Володе спокойно работать. Вера Игнатьевна, блеснув пенсне, с явным удовольствием бросалась на каждый звонок.

Так мы мучились чуть ли не час, едва-едва сделав за это время три-четыре снимка. А время шло, в последние минуты, когда было ясно, что надо кончать, Веру Игнатьевну вызвала старушка. Вера Игнатьевна не спеша подошла к буфету, вынув из кармана массивное кольцо с ключами, отомкнула замок… И как ни в чем не бывало вернулась. Но Володя уже свернул свою аппаратуру, и мы поспешили…»

Мухина умерла 6 октября 1953 года, причиной смерти стала стенокардия.. Последние полтора месяца пролежала в кремлевской больнице.

«Состояние страшное, кошмарное… – почти каракулями выводит она Ивановой и Зеленской. – Я не думала, что вообще можно так болеть. При всем желании не могу написать ни одной буквы кругло. Я беспокоюсь, виновата перед ребятами. Волик – святой мальчик. Сейчас ночь, спать не могу. Сталинградская фигура очень хороша. Спасибо… Я совсем разбита. Сегодня был какой то ужасный приступ. Пережила. Но как перенесу его, еще не знаю…».

Когда еще верила в выздоровление, подписывалась: «Ваша нерадивая третья часть». Теперь надежд не осталось, и она завершает письмо именем и фамилией: «Ваша Вера Мухина». Подпись прощание. Но и в этом письме, рядом с прощанием, рядом со стоном боли и последним упоминанием о сыне, бессменно сидевшем у ее постели, беспокойство о тех, кто завершает за нее скульптуру. Постоянные, неизбывные мысли о работе.

О работе и последние разговоры со Всеволодом Алексеевичем. О памятнике Чайковскому, который она называла своей «лебединой песнью». О фигуре «Мир», о группах, предназначенных для Москворецкого моста. Украсят ли они когда нибудь Москву? До последнего дня, до последнего вздоха – об искусстве, которое было ее жизнью, с мыслью о котором она ушла в небытие.

Похоронена она в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2), рядом с любимым мужем, Замковым Алексеем Андреевичем. И к его надписи на плите «Я сделал для людей все, что мог», добавилась вторая «И я тоже...».

Использованные источники:
🗒 РГАЛИ, Фонд 2326, опись 1, ед. хр. 441

🕮 Георгий Адольфович Леман-Абрикосов «Воспоминания»
http://feb-web.ru/feb/rosarc/raj/raj-601-.htm?cmd=2
Первоисточник: ОР РГБ. Фонд 218, к. 1272, ед. хр. 5

🕮 Журнал «Человек» № 1, 1998 г. Попова В.А. Поповская хроника.
🕮 Воронова О.П. Вера Игнатьевна Мухина. Серия: Жизнь в искусстве. М., Искусство, 1976 г.
🕮 Петр Кириллович Суздалев Вера Игнатьевна Мухина, Москва, Искусство, 1981 г.
🕮 Щепкина-Куперник Т.Л. Ермолова. Серия: Жизнь в искусстве. М. Искусство 1971г.
🕮 Стриженова Т.К. «Из истории советского костюма» Учебное издание. – М., Советский художник, 1972 г.
🕮 Панорама искусств. Выпуск № 5, Составитель М.З. Долинин, М., Советский художник, 1982 г., 344 с.
🕮 Панорама искусств. Выпуск № 12, Составитель М. Зиновьев, М., Советский художник, 1989 г.
🕮 Арманд Т. Орнаментация ткани. Руководство по росписи ткани. М.-Л., «Академия», 1931 г.
🕮 Коваленко Георгий Федорович. Театр Веры Мухиной. Московский музей современного искусства. - Москва: MAIER, cop. 2012. - 239 с.

• http://www.proza.ru/2015/02/10/2313
• https://pastvu.com/p/40015
• http://teatrpushkin.ru/plays/pokryvalo-pieretty
• http://heliograph.ru/images/1908563_gerold.jpg
• http://leninka.ru/index.php?doc=2867
• http://vintagestory.ru/fashion_magazines/vogue/1926
• http://alexlib.ru/iskusstvo-kultura-byt/zhivopis/iskat-vsegda-iskat/
• http://surbor.su/vospominaniya-o-skulptore-vere-muxinoj/