СПЕКТАКЛЬ «МЕРКУРИЙ» НА СЦЕНЕ ТЕАТРА САТИРЫ

Известно ли вам самое знаменитое платье Мэрилин Монро «HAPPY BIRTHDAY, MR. PRESIDENT»? Да наверняка! Оно было создано в 1962 году художником по костюмам Жаном Луи (1907 - 1997). А вот менее известный факт — первой обладательницей «голого платья» от Луи была Марлен Дитрих. Наконец, до сего момента неизвестный факт — Надежда Ламанова придумала «голое платье» еще в 1934 году! Нет, речь не идет о заимствовании идеи, здесь как нельзя кстати уместна французская поговорка «Великие умы сходятся». Жан Луи, француз по происхождению, в России скорее всего не был, но весьма вероятно знал пьесу «Меркурий», написанную французом Луи Вернейлем (1893 – 1952), в оригинале правда имевшую название «Банк Нэмо». Пьеса впервые была поставлена во Франции в 1931 году, в 1934 там же вышел одноименный фильм, и, в этом же году 9 марта в Москве состоялась премьера спектакля на сцене театра Сатиры.

Чудесные воспоминания оставила нам обладательница «голого платья» — актриса Клавдия Пугачёва, известная по роли юнги Джима в фильме «Остров сокровищ» 1937 года. Далее рассказ пойдет от первого лица.

«Моим дебютом в Театре сатиры стала роль Анни Элиас в пьесе Вернейля «Банк Нэмо», которая в переводе и переделке Розенель называлась «Меркурий». Наталия Александровна часто присутствовала на репетициях, входила в детали постановки, в том числе в работу декораторов, костюмеров, гримёров. Это она уговорила Горчакова заказать мне бальное платье у известной в то время портнихи Ламановой. В этом платье я должна была в третьем акте танцевать танго вместе с Холодовым, который играл министра Воклена. Ламанова была мастерицей с большим вкусом и большой фантазией. Она решила сшить мне платье, которое бы одевалось прямо на голое тело, чтобы нигде, как она говорила, не было ни шва, ни складки. Розенель одобрила эту идею, и платье, действительно, произвело впечатление. Оно идеально облегало фигуру, было кораллового цвета, с длинным шлейфом, начинавшимся от талии там, где кончалось декольте.

Это платье сыграло со мной пикантную шутку. Однажды я сделала весьма едкое замечание Холодову по поводу нашего танго — в ключе сборника «Кажется смешно»: «Холодов очень много думает над ролями, которые он играет, иногда задумывается так, что забывает играть». Он обиделся и заявил мне: «Вот сегодня встану тебе на шлейф, посмотрю, как ты будешь выкручиваться». Я решила, что он шутит, что он не посмеет сделать такое на сцене. А он со злорадством встал на мой длинный хвост, и я не могла двинуться с места, так как понимала, что если шлейф оторвётся, я предстану перед публикой совершенно голой. В этой сцене я должна была метаться, уговаривая Воклена помочь моему мужу Тонару. Вот я и металась вокруг своей оси. К счастью, Наталия Александровна не была на этом спектакле, но когда я ей всё рассказала, она была возмущена поведением Холодова и перед следующим спектаклем пошла к нему для серьёзного разговора.

Холодов был очень красивым мужчиной, а в роли Воклена, которую он играл с блеском, особенно красивым. На упрёки Розенель он ответил, с присущим ему обаянием, что мне всё показалось, что я сама запуталась в своём шлейфе и что он удивляется, как я могла сказать такое Н. А. и тем самым её огорчить. Н. А. вернулась ко мне смущённая и спросила меня, не ошиблась ли я. Тогда я взорвалась и воскликнула: «Да как вы могли ему поверить?!» На что Н. А. ответила: «Но ведь он такой красивый молодой человек». Спустя некоторое время Холодов признался Розенель во всём. И мы часто потом втроём вспоминали этот случай и от души смеялись.

С «Меркурием» связано забавное воспоминание ещё об одном дебюте — теперь уже на дипломатическом поприще. На премьере побывал французский посол, которого привела с собой Розенель. Спектакль послу понравился, и он пригласил режиссёра и исполнителей главных ролей на один из приёмов. Директор театра Калинкин очень разволновался по этому поводу и всячески наставлял нас, как вести себя во время приёма. Прошло некоторое время, и я снова получила из посольства приглашение приехать вместе с Наталией Александровной на дневной приём «prendre du he». Но когда я пришла сказать об этом Калинкину, он отказался пускать меня к французам наотрез. «Знаем мы эти прандер ду! — кричал он. — Это попросту говоря «наедине». Он вас схватит, а вы его по морде. И тут у нас начнутся с Францией вот такие отношения…» Он выразительно вертел в разные стороны ладонью, показывая, какие у нас начнутся с Францией отношения. С огорчением я передала этот разговор Розенель, и она сама приехала за разрешением к Калинкину. «Голубчик, — нежно говорила она ему, — prendre du he — это не наедине, а на чашку чая. Мы будем там вдвоём, я не позволю Пугачёвой бить посла, и у нас с Францией сохранятся хорошие отношения».

Всему виной то самое голое платье? Если в этой фразе не было опечатки, то дословно «prendre du he» переводится как «возьми, эй». История комическая. Тут важно упомянуть еще одну, рассказанную самой Натальей Луначарской-Розенель. Она связана с оператором Луи Петровичем Форестье, который в 1928 году снимал фильм «Саламандра» с Натальей Розенель в главной роли.

«Наш оператор был интересным, оригинальным человеком, и о нем хочется сказать отдельно несколько слов. Году в 1910-1911 он в качестве оператора знаменитой фирмы братьев Патэ приехал из своего родного Парижа в Москву и до самой смерти прожил в ней. Он имел полную возможность вернуться на родину, но так сжился с Москвой, так врос в нее, что его даже не тянуло домой. За все долгие годы, прожитые у нас, он так и не научился толком говорить по-русски, хотя иногда «выдавал» такой «фольклор», что все кругом только изумлялись. Его очень ценили как прекрасного оператора, настоящего художника и легко прощали ему его вспыльчивость и несдержанный язык.

А многие его товарищи не только прощали, но даже любили эти «аттракционы», когда Луи Петрович безбожно каверкал русский язык и, захлебываясь словами, ругательски ругал режиссера или декоратора. Мы были добрыми друзьями с Форестье задолго до «Саламандры» и сохранили эту дружбу до самой его смерти. Зная вспыльчивость Форестье, его охотно «заводила» наша молодежь. В 1934 году в Театре сатиры шла переведенная мною с французского пьеса Л. Вернейля «Меркурий», в которой премьер-министр носил фамилию Форестье, кстати, очень распространенную во Франции. Луи Петровичу сказали с притворным возмущением:

— Вот вы дружите с Натальей Александровной, а она написала пьесу и назвала вашей фамилией продажного дельца-министра.

При встрече в доме актера он начал выговаривать мне:

—Корош друг! Зачем нужен мой фамилий? Мне сказал, ваша пьеса есть сатир на жулик Форестье. Merci, я не знал, что вы понимал меня как жулик!

Успокоился он только, когда я показала ему французский подлинник и уверила, что никому и в голову не придет сравнивать его с персонажем комедии. Я даже предложила ему при переиздании заменить фамилию Форестье любой другой».

Такие вот веселые воспоминания, не даром же связаны с Театром Сатиры!

Спектакль «Меркурий». Премьера 9 марта 1934 года.
По пьесе Л. Вернейля «Банк Нэмо».
Постановка Н.М. Горчакова. Художники Ю.И. Пименов, Н.И. Кашинцев. Композитор Я.В. Чернявский.

Использованные источники:
🕮 Прекрасные черты: (воспоминания)/Клавдия Пугачева; (сост. А.В. Шестопал (Пугачев)).-М.: АСТ: Зебра Е; Владимир: ВКТ, 2009. - 412, (4) с: 48 л. ил. - (Актерская книга).
🕮 Луначарская-Розенель Н.А. Память сердца. Воспоминания. Изд. 3-е, доп. М., «Искусство», 1975. 453 с. с ил. 1 л. портр.
🕮 Московский Театр Сатиры. 1924-1974, Москва, «Искусство», 1974 г.